МЕСТО, ВОЗРАСТ И ДАТА РОЖДЕНИЯ
Нью-Йорк, 32 года, 10.02.1983.
РОД ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
заключенный в тюрьме для фейрумных в блоке для особо опасных, пожизненный срок; бывший психотерапевт.
ФЕЙРУМНОСТЬ
альфа-фейрумный.
СВОЙСТВО 
ТАКТИЛЬНЫЙ ГИПНОЗ – способность к гипнозу через прикосновение. Действие гипноза заканчивается, как только человек выполняет приказанную задачу. Снять гипноз может носитель такой же способности или путем перезагрузки мозги (т.е. человека надо вырубить). Не работает через одежду.
Пометка: Дэвид научился контролировать способность, что позволяет ему сдерживать влияние через тактильный контакт до минимума, т.е. он может без последствий прикасаться к людям, а гипнотизирует исключительно по собственному желанию.
Побочные эффекты (в виду сдерживания способности): носовое кровотечение, мигрень, временная повышенная раздражительность, хроническая бессонница.
ЛИЧНЫЙ МЕНТАЛЬНЫЙ БЛОК – это постоянная неосознанная защита, иммунитет от ментальных, телепатических, психических, гипнотических и других подобных атак.

---

БЛИЖАЙШИЕ РОДСТВЕННИКИ
Элизабет "Бет" Бреддок - супруга, половинка, часть идеальной семьи;
Стэнли - ребенок от первого брака Бэт, любимый приемный сын;
Джек - единокровный обожаемый сын;
Ричард Келлер - "приемный" отец.
НАВЫКИ И УМЕНИЯ
- имеет высшее оконченное образование, разносторонне развит;
- психотерапевт, глубокие познания в психологии, психиатрии и всех сопутствующих науках;
- хороший оратор, подвешенный язык, отличное "чувство текста";
- владеет навыками самозащиты, может оказать сопротивление в ближнем бою (ничего необычного: мужчины должны уметь драться);
- занимался скалолазанием;
- знаком с устройством огнестрельного оружия, однако не пользовался;
- интуитивно понимает, как пользоваться той или иной техникой (на уровне "а изучу-ка методом тыка");
- хорошо развита смекалка и логика;
- эйдетическая память;
- знает латынь, валлийский, немного греческий и французский языки (на французском может говорить с грехом пополам, на остальных только читает);
- убирает, готовит, платит по счетам и разбирается как в законах официальных, так и неофициальных, в общем, "идеальный" гражданин;

ВНЕШНИЕ ПРИМЕТЫ
- легкая небритость;
- подчеркнутая вежливость в разговоре;
- во время использования способности может подергивать пальцами другой руки;
- говорит негромко, но уверено и так, чтобы собеседник его услышал;
- при разговоре смотрит в глаза собеседнику, наблюдая за его реакциями, жестами, мимикой и пр.;
- в походке никогда не горбится, ходит быстро, но если идет с кем-то, то подстраивается под его темп ходьбы;
- порой, при повышенной нервной активности, неритмично дергает правой ногой;

ОБЩЕЕ ОПИСАНИЕ
На поверхности любой увидит уравновешенного, вежливого, дружелюбного мужчину, на которого совершенно точно можно положиться: Дэвид создает образ уверенного в своих силах человека, который держит свое слово до победного, вытащит котенка из сточной трубы, надает по морде слишком агрессивному бойфренду, в общем, эдакий образец хорошего парня. Но это — превосходное вранье, ложь, которая накрепко въелась в Дэвида. В нем нет ни понятия чести, ни благородства: всех и каждого на своем пути оценивает с точки зрения личных интересов и пригодности в его планах. Если кто-то может быть полезен или сумеет его заинтересовать, то обязательно будет использован, если нет, то Келлер словно и не заметит человека, но обязательно сделает вид, что крайне рад этой встрече. Со стороны может показаться, что он пресмыкается перед власть имущими, однако Дэвид давно усвоил: не ругайся с тем, кто сильнее. Потому у него довольно много связей – до сих пор – среди верхов Нью-Йорка. Легко находит общий язык с почти каждым, в чем серьезно помогает знание психологии и способность «убеждения».
Довольно упрям и с места не сдвинется, может на время отступить, но в итоге все обставит так, как надо ему. Умеет выжидать и терпеть. Тяготеет к сложным и долгоиграющим планам, которые всегда — почти — срабатывают. Нередко обдумывает свои слова и действия на несколько шагов вперед, даже фантазирует всевозможные исходы ситуации, из-за чего может показаться, что некоторые фразы он говорит так, словно разучивал их перед зеркалом.
Флегматичен, терпелив, но порой вспыхивает, как щепка, раздражаясь, может повысить голос или даже хлопнуть ладонью по столу, но крайне редко: чтобы вывести Дэвида из себя, надо что-то поистине грандиозное. Впрочем, вспышки раздражения из-за способности, которая донимает, и потому они порой плохо контролируется, но вот именно гнев, злость, ярость - эти эмоции у него редки. И лучше на них не нарываться.
Скрытый нарцисс и эгоист, что научился мастерски скрывать. Заботится о своих стремлениях, амбициях и желаниях, стараясь их не просто исполнять, но возводить в абсолют. Весьма трепетно относится к личному комфорту, однако готов поступиться им ради достижения каких-то целей.
Психопатия, проявляющаяся время от времени, позволяет ему хорошо разбираться в человеческих эмоциях и изображать их так, как надо в той или иной ситуации. Превосходный лжец, который верит в свою ложь, из-за чего с трудом можно разобрать, когда говорит правду, а когда нет. Из-за этого может считаться первоклассным актером, способным даже самых ярых скептиков уверовать в то, что хочет показать.

---

Трудно точно сказать, в каком возрасте Дэвид осознал себя сиротой. Наверное, это случилось в тот самый момент, когда он смотрел на дождливое сентябрьское небо, скованное решеткой на окнах - из этого приюта он сбегал уже пять раз. Так вышло, что Дэвид не помнил  ни почему оказался в этом приюте, ни почему его оставили родители, ни многие другие «почему», на которые он не мог найти ответы, а в последующем и не захотел искать. Если его бросили, то зачем тратить силы на розыск тех, кому он не нужен?
Ему было около семи, когда он сбежал окончательно; около восьми, когда научился с горем пополам не попадаться на воровстве вещей и еды; около десяти, когда кто-то из местных бандитов подметил, что парень очень быстр. Так он стал уличным бегунком – мальчишкой-курьером, что передавал записки между людьми, которые не хотели лишней огласки. Потом его приметили из-за щуплой и худой фигуры - худой мальчишка мог пролезть туда, куда не мог взрослый, и потому он стал невольным пособником многих грабежей.
Дэвид слушал, смотрел и запоминал всё, всех и каждого, кого встречал на своем пути. Но лучше всего он запомнил одну вещь: если хочешь устроиться, нужны деньги. Много денег.
Так начался воплощаться в жизнь его первый план под названием «Идеальная жизнь Дэвида»: ему требовался кто-то, кто взял бы под опеку оборванца с улицы, зарабатывающего на жизнь передачей грязных тайн напрямую. Не сказать, что со временем эти грязные тайны не оседали у него в голове, а после становились достоянием других людей – за немалые суммы, конечно, но это было мелковато. Пока Дэвид не нашел Ричарда Келлера, весьма состоятельного магната недвижимости, настолько увлеченного своим бизнесом, что не замечал никого и ничего вокруг. Стоило немалых усилий втереться к нему в доверие, и «рыбка» чуть не сорвалась, но… Как после понял Дэвид, дело было в его родителях, коих он не знал: в нем «проснулись способности». Дар, который убедил Ричарда Келлера, что перед ним – внезапно обретенный сын от какой-то там интрижки с хрен пойми кем. Тогда мальчишка тринадцати лет не задумывался о деталях, которые помогли бы состряпать ему совершенную почву для основательной лжи, и годами опробывал на Ричарде то, чем овладел в порыве гнева.
В целом, жизнь стала налаживаться: финансов Келлера хватало и на законное усыновление «единокровного сына», и на его образование. Упущенное же он получал на дому, проглатывал знания так стремительно, лихо и в таких объемах, что никто не сомневался: это сын акулы бизнеса, сын Келлера, светила ньюйоркского рынка акций и ценных бумаг. Но все это – и жизнь в роскоши, и образование, и социальный рост не удовлетворяли растущие потребности Дэвида. Он словно… упускал что-то, какую-то важную деталь в мироздании, и потому хотел большего. С трепетом вспоминая, как на первых порах плясал под его дудку Ричард, он ненавязчиво контролировал своих репетиторов, а затем, уже в колледже, решил сыграть по-крупному. Скажем так: Дэвид хотел не просто большего – он хотел зайти дальше, чем было возможно. Законы как административного, так и уголовного права им были хорошо изучены, впрочем, как и то, что эти законы можно нарушать, если знать, как избежать наказания. Кто подумает что-то плохое на неравнодушного студента, который обратит внимание на внезапное изменение в поведении отличницы группы, которая за пару месяцев доведет себя до изнеможения и, в конце концов, перережет горло куском разбитого стекла? Дэвид, пряча ухмылку в отпущенной бородке, писал стихи в память о Сесилии Лайтшилд, покончившей с собой в последний год обучения. Все говорили «трагедия», но для Дэвида это был триумф – первый, но не последний.
Дэвид распробовал вкус власти над чужой жизнью, душой и разумом, и не собирался на этом останавливаться.
Пожалуй, именно из-за своей способности он увлекся человеческой психологией, особенно – подсознанием, волей, сомнениями, страхами, комплексами, неразрешенными проблемами, которые тяготили всех, даже самых гениальных, богатейших и лучших из лучших. Это стало его интересом, и потому Дэвид нередко оставался неожиданным чертом из табакерки, который появлялся в университете редко, но метко: то с работой по цветовой социометрии, то по мотивационному нейролингвистическому программированию, то с целой новационной программой по преодолению кризисных ситуаций путем разрешения детских комплексов. Особенность его работ заключалась в простоте и эффективности: Дэвид зрил в суть вещей и человеческих взаимоотношений, словно человеческие души были для него открытыми книгами, а все проблемы решались всего за пару разговоров. Это и сквозило в работах Келлера: он не предлагал – он требовал от людей говорить. С супругом, с друзьями, с любовниками, с прохожими – говорить о том, что происходит, что гнетет, что не дает покоя. Несмотря на ярую атеистическую приверженность, тепло отзывался о практике исповеди, потому как считал ее весьма эффективной в какой-то мере.
К выпуску Дэвид был состоявшимся специалистом, который умудрился открыть – не без вложений «папочки» - собственную частную практику. Быть лекарем душ оказалось не только престижно и финансово выгодно, но и популярно: жителям «большого яблока», всем этим богатым и успешным, просто была необходима жилетка, в которую можно выплакаться, а она еще советы даст, как быть еще успешнее и богаче. Дэвид, казалось, был рыбой в воде, и потому довольно скоро фамилия Келлера была на слуху не из-за заслуг Ричарда, а из-за заслуг Дэвида. Самолюбие юного психотерапевта грело и то, что он, по сути, сам себя сотворил. А еще то, что он мог оттачивать свои способности по «убеждению» на пациентах и никто не мог его заподозрить. Он заставлял их открывать свои самые грязные, темные, отвратительные, ужасные секреты, и они, какими бы мерзкими не были, облегчали их душу.
А Дэвид слушал, внимал, аккумулировал, копил это, пока масса этого негативного не достигла критического уровня.
Убивать собственных пациентов было бы крайне подозрительно: с момента доведения до самоубийства Лайтшилд Дэвид поднабрался ума, прочел достаточно детективов, проконсультировал немало работников полиции и даже некоторых спецслужб, чтобы понимать, как все устроено. Поэтому он спустился в трущобы, гетто, о которых не только в высшем, но и обществе «среднего класса» принято забывать, но, по сути, вернулся домой. Первая попавшаяся проститутка стала его новым экспериментом, и всего за одну ночь он сделал ее как самой несчастной, так и самой счастливой не просто во всем городе, но и во всем штате: ее так и нашли, с широкой улыбкой. Никаких следов борьбы, вены перерезаны, на столе какие-то вдохновенные любовные записки со следами помады – типичное самоубийство на почве неразделенной любви. Дэвид с нежностью вспоминал ту ночь – и как заставлял женщину наносить себе раны, и как после заставил ее поверить, что все это – часть чего-то большего, часть всепоглощающей любви, которую испытывает мир к ней, и которую она должна доказать, принеся себя в жертву.
Но это была первая жертва, после которой был долгий перерыв: как всякий хитрый хищник, Дэвид «залег на дно», выжидая, пока страсти по покойной не улягутся. Нашлись те, кто не верил в ее самоубийство, и те, кто заметил странного мужчину в плаще и шляпе, но лица не разглядели, и те, кто пытался докопаться до правды. Дэвид, сидя в теплом кабинете в престижном районе, до которого из трущоб ох как непросто добраться, слушая излияния очередного сноба-извращенца из высшего общества, обдумывал свой следующий шаг.
Проститутка была новым этапом, но не последним: Келлер выследил какого-то мелкого наркоторговца, из-за которого пострадали некоторые люди, ребенок одной из клиенток в том числе. Не то, чтобы в нем взыграло чувство справедливости, вовсе нет: просто Дэвид знал, что люди не будут плакать по ублюдкам, которые принесли им много горя. Он спокойно прошел к дилеру, завязал с ним беседу, а после, разозлившись на равнодушие, ввязался в драку. Одна ошибка, но он в тот самый вечер впервые убил кого-то не своей способностью, а голыми руками. Кое-как прибравшись, чтобы не нашли какие улики, он удрал, и после всю ночь отмывал чужую кровь с рук. То было ужасно. То было… восхитительно.
Так и родился Бронкский Вершитель, хладнокровный убийца, карающий тех, до кого не может добраться рука закона. Конечно, о нем прознали не сразу, а лишь с третьего убийства, когда следователи умудрились связать слишком похожий текст предсмертных записок, написанных всего за пару минут до смерти: Дэвид заставлял свои жертвы писать чистосердечные признания перед тем, как их «путь завершится». Но это было лишь общим фактором, связывающим самоубийства, которые было сложно классифицировать как убийства, воедино.
Дэвид в душе ликовал, зная, что его никогда не поймают. Не должны поймать.
А потом появилась Бэт.
Многие приходили к нему, чтобы рассказать свою историю ради хвастовства, ради натужного сострадания, ради «облегчения души». Но Элизабет… она напоминала сломанную игрушку, которая сама себя склеивала, по кусочкам, по маленьким осколкам, на которые ее ломала жизнь, по частям, на которые разбивали люди. Дэвид не сразу понял, почему его так тянет стать к ней ближе, почему ему хочется узнать все ее тайны – не для накопления, а для понимания ее, как женщины, как человека. Но после нескольких сеансов, когда она, неторопливо, переступая через себя, но подчиняясь его воле, рассказывала обо всех тех ужасных эпизодах, которые ей пришлось пережить, понял: влюбился. Впервые в жизни ему хотелось не просто помочь, но исправить, решить все проблемы, стать идеальным мужчиной, ведь именно такого и хотела Бэт – идеального мужчину, без измен, без насилия, любящего детей, заботящего о ней, берущего на себя ответственность, сильного, смелого, в меру романтичного… В этом их желания совпали: они оба стремились к идеальной семье и идеальному партнеру, и в итоге нашли их.
Со временем Дэвид ставил сеансы с Бэт на позднее время, а после галантно предлагал проводить ее до дома. Дарил ей цветы, какие-то безделушки и обязательно по какому-то случаю, чутко прислушиваясь ко всем ее событиям, горестям и радостям. Он помнил про день рождения ее сына и даже подарил весьма дорогой телескоп, что мальчик принял на «ура», вежливо и ненавязчиво приглашал ее прогуляться по улицам Нью-Йорка, посмотреть на ночные огни или провести всю ночь на фудкорте очередной выставки мировой кухни. Он всячески старался сделать свои ухаживания идеальными, мягко подталкивая Элизабет к мысли, что он – тот самый. Ведь он понял, что она «та самая» для него уже очень давно.
Свадьба была не за горами, ведь близкие и знакомы Бэт видели блеск в его глазах при одном виде на нее, а Стэнли с удовольствием катался у Дэвида на плечах, рассказывал о делах в школе и своих проектах. Келлер искренне хотел стать идеальным мужем и потому начал заранее. И у него получилось – последующее время в ныне таком далеком 2011 году было идеальным, совершенным, настолько, что последующие события стали словно полярная ночь. Но до того, спустя год после свадьбы, у них родился сын, Джек, и пусть Дэвид видел в нем свое отражение, не забыл о Стэнли, потому что понимал, каково это – видеть, как кого-то любят больше твоего. До того он обнимал Бэт перед сном и слушал ее горести, разделял с ней радости, и она была уверена – случись что, он всегда будет рядом, при любом раскладе.
Но вот грянул гром среди ясного неба: очередное самоубийство обнаружили странным, а после тщательного расследования нашли улики, которые не только классифицировали самоубийство как убийство, но и связывали это убийство с несколькими трупами Вершителя. Шаг за шагом, детективы вышли на Дэвида, и такое задержание не могло пройти без свистопляски: подняли ночью, перепугали детей, выплюнули в лицо Бэт, что ее муж – конченный ублюдок, нарушивший добрую половину законов штата. Дальнейшие дни были тоже далеки от мечтаний: его почти круглосуточно допрашивали, копы с чутьем на ложь мотали по вопросам, пытаясь запутать, выдавить из него признание в убийствах. Но Дэвид знал, что у них нет ничего существенного, что его подозревают, но не могут обвинить, иначе бы не допрашивали. Те улики, о которых так много говорили, оказались частично неверно оформленными, и потому его признали виновным, квалифицировали это как «убийство в состоянии аффекта». При всех заслугах Келлера, а также из-за наличия двух несовершеннолетних детей, рекомендаций от многих видных деятелей Нью-Йорка, которые не желали видеть свою личную «жилетку» за решеткой, срок суммарно сократился до... всего одного пожизненного вместо пяти.

Подробнее об убийстве

Дэвид убил одну из бывших клиенток, с которой была интрижка в 2010 году. Клиентка, Кларисса Уортингтон, была очень внушаема: из-за сеансов у нее развилась привязанность, а после и влюбленность в Дэвида. Когда она перешла грань отношений «пациент-доктор», Дэвид мигом перенаправил ее к другому психотерапевту, выбил запрещающий приближаться к нему ордер, заставил ее держаться на расстоянии. К сожалению, это все не помогло, и Кларисса упорно добивалась внимания. В итоге, из-за ее прогрессирующей «привязанности» ее и придушил собственными руками... вернее, чем-то, что попалось под рукой, а потом постарался имитировать как самоубийство, но не очень вышло, ибо убийство совершил на эмоциях.

А далее были прошения и апелляции, касающиеся всего и вся: еще в университете изучив право, Дэвид добился, чтобы супруга посещала его чаще, чем остальных. И чтобы приводила сына – мол, это поспособствует лучшему осознанию, ради кого следует исправляться. Он твердил и заверял супругу, что все это - поклеп, вранье и попытка обвинить его в чужих грехах, что он ни в чем не виноват, и что все эти рассказы о его причастности к такому огромному числу убийств - полнейшая чушь. Раз за разом Дэвид повторял это, словно мантру. Но потом, чем дальше затягивалось дело, тем мрачнее он становился, тем меньше говорил о своей невиновности, тем... чаще начинал рассказывать почти с середины о тех, кого убил. Говорил без имен и фактов, расплывчато и непонятно, и было похоже на зачитывание книжки по памяти, нежели признания своей вины. Он обещал рассказать точнее в следующий раз, но в «следующий раз» говорил о чем-то другом. Может, пытался сойти за сумасшедшего, а, может, подготовив почву, пытался донести до Элизабет, что он не был с ней честен, что он - другой, с темной стороной, кладбище которой может занять немалый кусок Бронкса.
Восемь месяцев рассмотрения, десять месяцев заключения - Дэвиду кажется, что прошла вечность, но это всего лишь почти два года, которые ему условно зачли. Одиночка в блоке для особо опасных и тотальных контроль - вот, что ему уготовила судебная система. Но он не отчаивается: собирает газетные статьи о фейрумных, заводит полезные знакомства, избегает опасных, а еще пишет, пишет каждый день письма Бэт, пишет Стэнли и Джеку, пишет с твердой уверенностью в то, что это не конец. И что они когда-нибудь еще сядут за один стол, прямо как самая настоящая идеальная семья.

---

СВЯЗЬ С ВАМИ	КАК ВЫ НАС НАШЛИ	ПЛАНЫ НА ИГРУ
darkendsong	Секрет (:	Вернуть семью, супругу, детей, заверить Бэт, что это все - поклеп и развод чистой воды, что я невинен аки агнец на заклании. Выяснить, что за подражатель появился, зачем я сдался сильным мира сего, а также найти место... или устроить настоящую войну "всех против всех".

ПРОБНЫЙ ПОСТ

Никто не обещал, что будет легко, и Янис не ждал, что лечить его будут с десяток прекрасных девиц в прозрачных шелковых шарфах, да что там, он бы сейчас и от прекрасных юнош не отказался — тут уж любой, подходящий под определение «прекрасный», кроме этих двоих дознавателей. Можно сказать, он с ними настолько сроднился, что еще чуть-чуть, и начнет блевать от их вида. Но Малак смиренно ждал участи по своим весьма завышенным и наглым требованиям, ощущая нутром, что сделал верную ставку. Впрочем, как и всегда. Везло ему так, и не сказать, что он был несказанно рад этой своей удачливости.
Ккордам прошелся кинжалом по путам, освобождая его, амбал придержал, крепко ухватившись за плечо и руку. Янис слащаво улыбнулся.
— Будь нежен, котик.
И тут же судорожно простонал, вцепившись другой рукой мордовороту в плечо. Дознаватель явно отыгрывался на нем за мгновения унижения перед девчонкой из Особого Бюро, или Бюро по Особым — неважно. Но Малак получил то, что желал, и мирился с сопутствующими неприятными ощущениями. А ведь к вправлению суставов присоединился еще и желтолицый Ллыкан, который, выворачивая ему запястье, чтобы привести в рабочее состояние мышцы, прошипел на ухо:
— Запомни, ублюдок — когда это кончится, мы снова встретимся.
— Жду не дождусь, — проворковал Янис, гадко чмокнув губами, словно в воздушном поцелуе. Ккордам его отпихнул, и Малак взорвался крайне коротким истеричным смехом. Его жизни в последние месяцы так часто угрожали, что он начинал теряться, где враги, а где друзья... нет у него друзей, больше нет. Все вокруг враги, а кто еще не стал врагом, тот станет. Жизнь постарается всех сметнуть на другую от него часть поля.
Кое-как выбравшись из фургона — преследуемый дознавателями, которые то ли хотели пырнуть его в спину, то ли страховали от падения, — Янис первым делом подставил лицо воздушным потокам, закрыв глаза. Все тело болело, словно было изломано, но боль отрезвляла, из-за чего, передернув ломящими плечами, потрогал затекшими руками с ожогами от пут на запястьях губы, ощупал лицо и чуть припухший, но уже довольно неплохо видящий глаз.
— Это вы называете "лечением"? — насмешливо поинтересовался, фыркнув и айкнув почти одновременно: губы саднили. Поморщившись и снова айкнув, процедив что-то шипящее на зерриканском, Янис отвернулся, приложил ладони к лицу, задрал голову вверх. Сила поднялась изнутри и потекла через руки обратно, словно по какому-то кругу, и легкое золотистое сияние, окутавшее его лицо, растеклось по телу, разошлось по груди, по плечам, проникло под изрядно потрепанную одежду, заворошилось где-то в животе... а потом словно впиталось в тело. Глубоко вздохнув, расправив руки и стряхнув запястья — уже безо всяких следов от пут, — Малак развернулся и предстал в своем изначальном виде. Даже усы, кажется, умудрился подкрутить.
— Я сегодня неимоверно великодушен, — посмотрел он на свою ладонь, будто чародейка, заинтересовавшаяся маникюром, — и сделаю вид, что первое условие выполнено. Хотя, следуя прекрасной политике сударыни Оноры...
— Рот прикрой, — рявкнул Ллыкан, хмуря брови, — не забывайся, кто ты и где ты, выродок.
Малак положил ладони на бедра и пристально посмотрел на дознавателя.
— Это я тоже не слышал, — холодно улыбнулся зерриканец, хотя в его взгляде блеснуло что-то неприятное. Впрочем, в фургоне тоже что-то блеснуло, пробежалось по маслянистым шторкам, тряпками свисавшими с прохудалого окна... Янис оперся плечом о дерево, наблюдая, как занимается огонь. Дознаватели резко вскочили на своих местах и отлетели от чрезвычайно быстро загоревшегося фургона.
— Ах ты!.. — амбал почти набросился на Яниса, но тот бросил взгляд и заставил мордоворота остановиться. Ллыкан оказался куда сообразительнее, и бросаться не пожелал.
— Мы можем идти? Не терпится помочь в вашем жутко важном и увлекательном расследовании, аж пылаю, — зевнув, поинтересовался у девушки, даже не полюбопытствовав, не обгорела ли она от пожара, и надо ли тушить: его эта картина будто не тревожила вовсе. Да и почему "будто"?